Приснодева Богородица

Православное учение о Деве Марии

        Всё догматическое учение о Владычице нашей выражено в двух Ее именах: Богородица (Theotokos) и Приснодева (aiparthenos). Оба имени получили кафолическое призна­ние, оба приняты Вселенской Церковью. О девственном Рождении Спасителя прямо говорит Новый Завет; этот догмат — неотъемлемая часть церковного Предания. “Воплотившийся от Духа Свята и Марии Девы” (или “рожденный от Марии Девы”), — говорится в Символе веры. И это не просто утверждение исторического факта. Это вероучителъное утверждение, исповедание веры. Имя “Приснодева” формально принято на Пятом Вселенском Соборе (553 г.). А “Богородица” — нечто большее, чем имя или хвалебное величание. Это догматическое определе­ние в одном слове. Даже до Эфесского собора (431 г) имя Богородицы было критерием истинной веры, отличитель­ным знаком Православия.

        Уже св. Григорий Богослов предупреждает Клидония: “Кто не исповедует Марию Богородицей, тот чужд Богу” (Ерist. 101). Это имя широко употребляют Отцы четвертого и, может быть, даже третье­го века, например, Ориген — если верить Сократу Схолас­тику (Hist. Ессl. 7, 32) и отрывкам, сохранившимся в катенах (In Luc. Hom. 6 и 7). Несторий и его сторонники отвергали и порочили уже утвердившуюся традицию.

        Слово “Богородица” (Theotokos) не встречается в Писании — так же, как не встречается там слово “Единосущный” (omousios). Однако ни в Никее, ни в Эфесе Церковь не вводила какого-то невиданного новшества. “Новые,” “не­библейские” слова были избраны именно ради выраже­ния и сохранения древней веры Церкви. Верно, что Третий Вселенский Собор, занятый прежде всего христологией, не выработал специального мариологического уче­ния. И поэтому тем более замечательно, что отличитель­ной чертой, своеобразным паролем православной христологии стало именно мариологическое понятие. “Богороди­ца” — ключевое слово христологии. “В этом имени, — говорит преп. Иоанн Дамаскин, — заключена вся тайна Воплощения” (De fide orth. 3, 12; РG 94, 1029). По удачной формулировке Петавия: “Сколь упот­ребительно и первостепенно при изъяснении догмата о Троице слово “Единосущный,” столь при нашем изъясне­нии Воплощения — слово “Богородица” (De incarnatione V, 15). В чем причина такого пристального внимания вполне понятно. Христологическое учение, из которого изъята догма о Матери Христа, не поддается точному и правильному изложению. Все мариологические ошибки и споры нынешних времен коренятся в потере христологической ориентации, открывая острый “христологический конфликт.”

        В “усеченной христологии” нет места Матери Божией. Протестантским богословам нечего ска­зать о Ней. Однако не замечать Матери — значит не понимать Сына. И обратно, приблизиться к пониманию личности Преблагословенной Девы, начать правильно говорить о Ней можно лишь в христологическом контек­сте. Мариология — не самостоятельное учение, а лишь глава в трактате о Воплощении. Но, конечно, не случайная глава, не приложение, без которого можно обойтись. Она входит в самую сущность учения. Тайна Воплощения немыслима без Матери Воплощенного. Однако эта христологическая перспектива порой затемняется неумеренным преклонением, духовно нетрезвыми восторгами. Благоче­стие всегда должно следовать за догматом. Есть мариологический раздел и в учении о Церкви. Но ведь сам догмат о Церкви является “распространенной христологией,” уче­нием о “всём Христе — Главе и Теле.”

Богоматеринство и Богочеловечество

        Имя “Богородица” подчеркивает, что Рожденный от Марии — не “простой человек,” не человеческая лич­ность, а Единородный Сын Божий, Один из Святой Троицы. Это — краеугольный камень христианской веры. Вспомним халкидонскую формулу: “Затем, следуя святым Отцам, мы исповедуем Одного и Того же Сына, Господа нашего Иисуса Христа... прежде всех век рожденным от Отца по Божеству, а в последние дни Его же Самого нас ради и нашего спасения рожденно­го по человечеству от Марии Девы Богородицы.” Итак, ударение ставится на полном тождестве личности: “Того же,” “Его же Самого,” “Одного и Того же.” у свт. Льва Великого. Здесь мы видим и двоякое происхожде­ние Слова (но не двух сыновей: это — несторианское искажение). Сын только Один: Рожденный от Девы Марии есть в самом полном и точном смысле слова Сын Божий. По словам преп. Иоанна Дамаскина, Святая Дева носила “не простого человека, но Бога истинного,” однако Бога “не обнаженного, но воплощенного.” Тот же, Кто рожден в вечности от Отца, “в последние дни сии” рождается “без изменения” от Девы (De fide orth. 3, 12; РG 94, 1028). Но здесь мы не найдем смешения двух природ. “Второе рождение” и есть Вопло­щение. Не новая личность появилась на свет от Девы Марии, но Предвечный Сын Божий стал человеком. В этом и заключается тайна Богоматеринства Девы Марии. Мате­ринство, несомненно, личное отношение, отношение меж­ду двумя личностями. А Сын Марии — воистину Боже­ственная Личность. Имя Богородицы неизбежно следует из имени Богочеловека. Одно невозможно без другого.

        Учение об ипостасном единстве включает в себя и концепцию Богоматеринства. К величайшему сожалению, в наше время тайна Воплощения слишком часто толкует­ся отвлеченно, словно абстрактная метафизическая про­блема или диалектическая головоломка. Богослов, говоря­щий о Воплощении, с необычной легкостью соскальзывает в лабиринты рассуждении о конечном и бесконечном, о вечном и временном, обозначая этими понятиями лишь логические или метафизические отношения — и, увлек­шись диалектикой, забывает о главном. Он забывает, что прежде всего Воплощение — деяние Живого Бога, Его личностное вторжение в тварное бытие, “нисхождение” Божественной Личности, личного Бога. Во многих нынеш­них попытках изложить веру Предания современным языком чувствуется тонкий, но явственный душок докетизма. Современные богословы так энергично подчерки­вают Божественность Воплощенного, что Его земная жизнь уходит куда-то в тень, превращаясь в “Инкогнито Сына Божия.” Очевидно, что для этих авторов не суще­ствует абсолютного тождества Сына Божия и историческо­го Христа. Всё Воплощение сводится к символам: Господь Воплотившийся рассматривается как инкарнация како­го-либо Божественного принципа или идеи (будь то Гнев Божий или Любовь, Кара или Милость, Суд или Проще­ние), но не как Живая Личность. Личностный аспект ускользает или намеренно игнорируется, ведь идея — даже идея Любви и Милосердия — не может воспринять человека в сыновство Богу: это возможно только Вопло­щенному Господу. Что-то реальное и очень важное произошло с человеком и для человека, когда Слово Божие “стало плотию и обитало с нами,” или точнее даже “вселися в ны,” eskinosen en imin, — по живописному выражению апостола Иоанна (Ин. 1:14).