Дозор на сухой миле. В. А. Павлов

     В  печи догорало,  но Толя больше не подбрасывал порубленного хвороста,

что  лежал под  припечком:  молодая картошка кипела давно и  -  Толя  знал -

сварилась. Ухватом-рогачом он вытащил чугунок из печи, поставил на припечек,

а  ухват  -  в  угол,  затем накрыл чугунок посудным полотенцем,  собранными

концами -  чтоб не обжечься -  обхватил его с  боков и  сцедил воду в ведро,

стоявшее тут  же,  под рукой.  Отнес чугунок на  стол,  на  подставку,  снял

полотенце - от картошки повалил густой пар.

     На столе в  глиняной миске лежал кочан квашеной капусты,  прошлогодней,

красноватой от  рассола,  -  осенью,  когда ставили кадку,  мать  клала туда

бурачок, а то и два.

     Завтрак был готов,  можно было садиться за  стол,  но есть не хотелось.

Брал он с собой в лес несколько холодных картофелин,  съедал по дороге - тем

и сыт.  А печь топил каждый день - и сегодня, и вчера, и позавчера: не хотел

нарушать заведенный порядок, делал все, как делала бы мама.

     Сегодня среда.  А три дня тому назад, в воскресенье, чуть свет она ушла

в Слуцк. С вечера протопила, отварила картошки и оставила ее в печи на ночь,

чтоб утром Толя мог поесть еще теплой.  Ушла она,  видно, очень рано, Толя и

не слышал. Утром, как всегда после завтрака, он пошел под поветь снаряжать в

лес тележку.  Тележка была на  двух колесах,  с  длинным дышлом и  фанерными

боковинами. Когда-то она была покрашена в синий цвет. Делал тележку и красил

- как рассказывала мама - сам отец, о котором теперь ни слуху ни духу: войне

пошел третий год,  и третий год он,  как говорит мама, "если жив, то воюет".

Где-то на фронте отец.  Потому что иначе, если б, скажем, попал в окружение,

а оттуда в партизаны, дал бы о себе знать. А тут ни весточки.

     Тележка кажется Толе  чуть  ли  не  предметом древности.  Ему  вон  уже

тринадцать,  а отец мастерил ее,  чтоб возить его, Толю, еще малышом. Колеса

выписывают восьмерки,  дышло  на  конце  раскололось,  фанерины из  спинки и

передка вынул сам Толя,  а поперечины вырезал ножовкой. На ней теперь только

и возить хворост.

     Каждое утро Толя вместе с  ровесниками ездит на  Грядки -  так  зовется

недалекий  лесок  -  за  дровами.  Собирают  ветки,  укладывают,  обвязывают

веревкой,  чтоб не растерять по дороге,  и едут домой. Дома после обеда Толя

распускает веревку, берет по хворостине и рубит на колоде. Нарубленные дрова

складывает у стены повети в поленницу - версту. Медленно растет верста. Лето

на исходе, а она еще не достала до стрехи. Весной Толя думал, что запасет на

зиму целые две версты таких дров.  Да  где там,  если горят они,  как порох,

особенно сучья с еловой или сосновой хвоей...

     Толя  садится за  стол  на  лавку,  придвигает ближе чугунок,  берет по

картофелине.  Картошка в мундирах.  Она еще горяча,  чистится легко,  только

подцепи ножом  кожуру -  она  и  сдирается;  но  очищенная картошка липнет к

пальцам,  жжется,  потому что из-под кожуры выступает наружу весь ее жар,  и

Толя перекидывает картофелину с  ладони на  ладонь.  Растет под руками горка

тонюсенькой шелухи,  все больше очищенной картошки рядом с миской, в которой

кочан капусты,  а есть неохота - разве что через силу. Он и не ест. Он, сидя

за столом,  чистит картошку,  лишь бы что-нибудь делать. Что-то делать - это

единственное спасение от мыслей,  что нет мамы, что остался один. Сердце его

сильно бьется,  готовое выскочить из груди.  Слух обострен.  Он ловит каждый

звук с  улицы,  со двора.  Все чудится,  что вот скрипнет калитка,  а минуту

спустя  -  только пройти от  калитки до  порога -  звякнет щеколда в  сенях,

отворится дверь и войдет мама.  Пройдет к окну,  опустит с плеч тяжелый узел

на лавку,  выдохнет с облегчением:  "О-ох!", подойдет к нему, к Толе, сотрет

ладонью пот со лба,  проведет той же ладонью по его голове и  спросит:  "Ну,

как ты тут, сынок?"

     В воскресенье Толя старался возвратиться с Грядок пораньше.  Мальчишки,

с которыми он ездил за хворостом,  задержались на опушке.  Это уже не первый

раз.  Там было много окопов,  оставшихся с начала войны.  Боев возле Грядок,

правда,  не было, однако в старых окопах и на опушке вот уже два года то то,

то  другое из  военного снаряжения находили.  Нашли  и  в  тот  раз.  Кто-то

выковырял из песка на дне окопа обойму патронов.  Латунь гильз позеленела от

времени,  потускнели,  словно заплесневели,  пули,  а  сама  панелька обоймы

заржавела.

     Патроны находили и раньше.  И распоряжались ими по-своему. Раскладывали

в окопе костер, который обычно долго не хотел разгораться: огню в яме тесно,

нет тяги. Пока кто-нибудь с помощью кресала зажигал трут - кусок вымоченного

в  щелоке из золы,  высушенного,  размягченного гриба,  что растет на пнях и

деревьях,  -  остальные собирали мох и  сухую хвою.  Мох и хвоя давали много

дыму, и кто-нибудь один, потому что в окопе не развернуться, раздувал огонь.

Когда сквозь мох  начинало пробиваться пламя,  подкидывали сушняк.  Нажигали

горку  жаркого угля  и  только после  этого выводили огонь из  окопа.  Языки

пламени вырывались как  бы  из-под  земли,  как из  пасти двенадцатиголового

змея.  Вот тогда и бросали патроны в огонь,  на уголья, словно в зев змея. А

сами -  кто куда! Бухало, рвалось, стреляло. Подсчитывали - сколько патронов

и сколько выстрелов.  Если совпадало -  вылезали из своих ямок,  подходили к

разметанному кострищу в окопе,  обсуждали: какую толщину земли может пробить

пуля, возьмет ли бруствер, за которым прячется боец или партизан.

     За  эту стрельбу хлопцам доставалось от  матерей,  от дядьки Кондрата и

особенно от старосты Есипа.  Староста Есип в таких случаях всегда выходил на

загуменье,  молча стоял,  поглядывал в сторону Грядок. Кудель волос по бокам

головы - череп у него был лысый - шевелилась. И было не понять, от ветра это

или, может, со страху.

     Есип возвратился в  начале войны откуда-то  из-под Бобруйска,  куда был

выслан после раскулачивания. Там он работал, говорили, на смолокурне, срубил

даже себе хату и жил один. Он и сейчас в Березовке живет один. В его хате до

войны была лавка. Воротившись, поломал, выбросил прилавки. Переложил печь. А

вот заставки, щиты, которыми закрывались изнутри окна, оставил. Не повырывал

и скобы,  в которые просовывались деревянные поперечины, державшие заставки.

Пересыпал,  можно сказать, построил заново сени. Развалил старый погребок, в

котором раньше  стояла железная бочка  с  керосином,  углубил яму,  пустил в

землю дубовый сруб,  потолок выложил кирпичом и залил цементом.  Кирпич брал

на  заводике,  который теперь не  работал,  но  там осталось много кирпича -

сырого и  обожженного,  еще довоенного.  А  цемента целых два воза припер от

немцев из Лугани.  Там же,  в Лугани, дали ему немцы корову с телушкой, пару

подсвинков. Обзаводись хозяйством, Есип, живи, стройся!

     А  чего  не  строиться?  Грядки в  двух  километрах,  лесу вали сколько

хочешь.  И  он прикидывал взяться и  за хату.  Похаживал вокруг,  обстукивал

углы, что-то бормотал себе под нос. Но пересыпать хату так и не стал. Потому

что не дурак был Есип,  знал,  что большая ложка рот дерет.  Видел,  что его

власть - ровно тот лапсердак на огородном пугале: в каждый рукав ветер дует.

На первых порах аккуратно выполнял немецкие распоряжения: выбивал заготовки,

определял, кого в Германию отправить, выспрашивал охотников в полицию. Часто

ездил в Лугань на жеребце,  запряженном в возок-фаэтон. До войны в нем ездил

председатель колхоза. Теперь и возок и жеребец стояли у Есина в хлеву.

     Но ничего нет на свете вечного. И откуда они взялись, партизаны? Сперва

слухи поползли,  потом стали наведываться по ночам,  а теперь редко выпадает

день, чтоб они не проходили или не проезжали через деревню в сторону Лугани,

Слуцка и обратно. Какие у них там были дела - кто их знает. Партизаны - люди

военные.

     Есипа они пока не трогали.  Может,  и тронули бы,  да кто-то, видно, им

что-то  сказал,  от кого-то они знали,  что Есип притих,  больше под себя не

гребет.  Только и делает, что передает людям распоряжения: кому мост ладить,

кому  дорогу ровнять.  Да  палкой встречает мальчишек с  Грядок,  когда  они

устраивают там пальбу - жгут патроны в костре. Так за это и сами родители по

головке не гладят...

Размер файла: 133.65 Кбайт
Тип файла: txt (Mime Type: text/plain)